Неточные совпадения
Скотинин. Да коль доказывать, что ученье вздор, так возьмем
дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от кого слышать не
хотел; а какова была голоушка!
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло
дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я
хотел бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а
дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Борис. Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле еду:
дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у
дяди на минуточку,
хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.
Кабанов. Мечется тоже; плачет. Накинулись мы давеча на него с
дядей, уж ругали, ругали — молчит. Точно дикий какой сделался. Со мной, говорит, что
хотите, делайте, только ее не мучьте! И он к ней тоже жалость имеет.
— Событие весьма крупное, — ответил
дядя Миша, но тоненькие губы его съежились так, как будто он
хотел свистнуть. — Может быть, даже историческое событие…
Клим вздохнул, послушал, как тишина поглощает грохот экипажа,
хотел подумать о
дяде, заключить его в рамку каких-то очень значительных слов, но в голове его ныл, точно комар, обидный вопрос...
Из флигеля выходили, один за другим, темные люди с узлами, чемоданами в руках, писатель вел под руку
дядю Якова. Клим
хотел выбежать на двор, проститься, но остался у окна, вспомнив, что
дядя давно уже не замечает его среди людей. Писатель подсадил
дядю в экипаж черного извозчика,
дядя крикнул...
Жизнь очень похожа на Варвару, некрасивую, пестро одетую и — неумную. Наряжаясь в яркие слова, в стихи, она, в сущности,
хочет только сильного человека, который приласкал бы и оплодотворил ее. Он вспомнил, с какой смешной гордостью рассказывала Варвара про обыск у нее Лидии и Алине, вспомнил припев
дяди Миши...
— Что вы
хотите сказать? Мой
дядя такой же продукт разложения верхних слоев общества, как и вы сами… Как вся интеллигенция. Она не находит себе места в жизни и потому…
Впереди, на черных холмах, сверкали зубастые огни трактиров; сзади, над массой города, развалившейся по невидимой земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он не рассказал Пояркову о
дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев не спрашивает о Хрисанфе,
хотя сам же сказал, что видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и не найдя их, Самгин сказал...
Климу послышалось, что вопрос звучит иронически. Из вежливости он не
хотел расходиться с москвичом в его оценке старого города, но, прежде чем собрался утешить
дядю Хрисанфа, Диомидов, не поднимая головы, сказал уверенно и громко...
Хотя Райский не разделял мнения ни
дяди, ни бабушки, но в перспективе у него мелькала собственная его фигура, то в гусарском, то в камер-юнкерском мундире. Он смотрел, хорошо ли он сидит на лошади, ловко ли танцует. В тот день он нарисовал себя небрежно опершегося на седло, с буркой на плечах.
Татьяна даже не
хотела переселиться к нам в дом и продолжала жить у своей сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда
дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
Матушка
хочет распространиться насчет квасов, медов и прочих произведений московского гения, но
дядя об чем-то вдруг вспомнил и круто поворачивает разговор в другую сторону.
Как бы то ни было, но на вечере у
дяди матушка, с свойственною ей проницательностью, сразу заметила, что ее Надёха «начинает шалеть». Две кадрили подряд танцевала с Клещевиновым, мазурку тоже отдала ему. Матушка
хотела уехать пораньше, но сестрица так решительно этому воспротивилась, что оставалось только ретироваться.
Билеты для входа в Собрание давались двоякие: для членов и для гостей.
Хотя последние стоили всего пять рублей ассигнациями, но матушка и тут ухитрялась, в большинстве случаев, проходить даром. Так как
дядя был исстари членом Собрания и его пропускали в зал беспрепятственно, то он передавал свой билет матушке, а сам входил без билета. Но был однажды случай, что матушку чуть-чуть не изловили с этой проделкой, и если бы не вмешательство
дяди, то вышел бы изрядный скандал.
Я сказал о том, как Мардарий Аполлонович Стегунов заставил меня вспомнить о моем
дяде — капитане,
хотя, в сущности, они друг на друга не похожи.
Должно быть, в это время уже шли толки об освобождении крестьян.
Дядя Петр и еще один знакомый высказывали однажды сомнение, может ли «сам царь» сделать все, что
захочет, или не может.
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или
хотя бы дед. Что за человек был отец мой, почему дед и
дядья не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя?
Притаившись, я соображал: пороть — значит расшивать платья, отданные в краску, а сечь и бить — одно и то же, видимо. Бьют лошадей, собак, кошек; в Астрахани будочники бьют персиян, — это я видел. Но я никогда не видал, чтоб так били маленьких, и
хотя здесь
дядья щелкали своих то по лбу, то по затылку, — дети относились к этому равнодушно, только почесывая ушибленное место. Я не однажды спрашивал их...
— Ну, этот, положим, соврал. Один вас любит, а другой у вас заискивает; а я вам вовсе льстить не намерен, было бы вам это известно. Но не без смысла же вы: вот рассудите-ка меня с ним. Ну,
хочешь, вот князь нас рассудит? — обратился он к
дяде. — Я даже рад, князь, что вы подвернулись.
— А так навернулся… До сумерек сидел и все с баушкой разговаривал. Я с Петрунькой на завалинке все сидела: боялась ему на глаза попасть. А тут Петрунька спать
захотел… Я его в сенки потихоньку и свела. Укладываю, а в оконце — отдушника у нас махонькая в стене проделана, — в оконце-то и вижу, как через огород человек крадется. И вижу, несет он в руках бурак берестяной и прямо к задней избе, да из бурака на стенку и плещет. Испугалась я,
хотела крикнуть, а гляжу: это
дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
Именно в тот день, когда воспоминание соединяет меня с покойным вашим
дядей и с будущим вашим мужем, пришлось мне отвечать на добрые ваши строки; 19 октября без сомнения и вам известно,
хотя, по преданию, оно давно меня связало с близкими вам людьми и эта связь не страдает ни от каких разлук.
Полинька ни за что не
хотела возвращаться к
дяде, не
хотела жить одна или с незнакомыми людьми и возвращалась под крылышко Варвары Алексеевны, у которой жила она до переезда в Сокольники.
Полинька осталась одна с ребенком. К
дядям она не
хотела возвращаться и быть им обязанной.
— А то ты знаешь, как я женился? — продолжал Калистратов, завертывая браслет в кусок «Полицейских ведомостей». —
Дяди моей жены ррракальи были,
хотели ее обобрать. Я встал и говорю: переломаю.
Я уже видел свое торжество: вот растворяются двери, входят отец и мать,
дяди, гости; начинают хвалить меня за мою твердость, признают себя виноватыми, говорят, что
хотели испытать меня, одевают в новое платье и ведут обедать…
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания,
хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от
дядей и от близких друзей моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Я осыпал
дядю всеми бранными словами, какие только знал; назвал его подьячим, приказным крючком и мошенником, а Волкова, как главного виновника и преступника,
хотел непременно застрелить, как только достану ружье, или затравить Суркой (дворовой собачонкой, известной читателям); а чтоб не откладывать своего мщения надолго, я выбежал, как исступленный, из комнаты, бросился в столярную, схватил деревянный молоток, бегом воротился в гостиную и, подошед поближе, пустил молотком прямо в Волкова…
Один раз вдруг
дядя говорит мне потихоньку, с важным и таинственным видом, что Волков
хочет жениться на моей сестрице и увезти с собой в поход.
— Представьте,
дядя, бог знает что
хотели тут натворить! — прибавила Нонночка. — Поль пять человек в острог засадил!
—
Дядя! вы скоро их отысповедуете? Мы танцевать
хотим!
—
Дядя! душка!
хотите, я на колени перед вами встану?
— А я,
дядя, в Медицинскую академию
хочу!
К счастью, я вспомнил про „киевского
дядю“ и его „постоянное занятие“ и потому отвечал твердо,
хотя и почтительно...
— Она умерла, друг мой; году после отца не жила. Вот любила так любила, не по-нашему с тобой, а потому именно, что была очень простая и непосредственная натура… Вина тоже,
дядя, дайте нам: я
хочу, чтоб Жак у меня сегодня пил… Помнишь, как пили мы с тобой, когда ты сделался литератором? Какие были счастливые минуты!.. Впрочем, зачем я это говорю? И теперь хорошо! Ступайте,
дядя.
Адуев достиг апогея своего счастия. Ему нечего было более желать. Служба, журнальные труды — все забыто, заброшено. Его уж обошли местом: он едва приметил это, и то потому, что напомнил
дядя. Петр Иваныч советовал бросить пустяки, но Александр при слове «пустяки» пожимал плечами, с сожалением улыбался и молчал.
Дядя, увидя бесполезность своих представлений, тоже пожал плечами, улыбнулся с сожалением и замолчал, промолвив только: «Как
хочешь, это твое дело, только смотри презренного металла не проси».
— Теперь скажи, — продолжал
дядя, грея стакан с вином в обеих руках, — за что ты
хотел стереть графа с лица земли?
— Да я не
хочу, дядюшка, есть! — сказал с нетерпением Александр и пожал плечами, глядя, как
дядя хлопотал над ужином.
— Нет: приятное развлечение, только не нужно слишком предаваться ему, а то выйдет вздор. От этого я и боюсь за тебя. —
Дядя покачал головой. — Я почти нашел тебе место: ты ведь
хочешь служить? — сказал он.
— Сурков не опасен, — продолжал
дядя, — но Тафаева принимает очень немногих, так что он может, пожалуй, в ее маленьком кругу прослыть и львом и умником. На женщин много действует внешность. Он же мастер угодить, ну, его и терпят. Она, может быть, кокетничает с ним, а он и того… И умные женщины любят, когда для них делают глупости, особенно дорогие. Только они любят большею частью при этом не того, кто их делает, а другого… Многие этого не
хотят понять, в том числе и Сурков, — вот ты и вразуми его.
А
дядя был все тот же: он ни о чем не расспрашивал племянника, не замечал или не
хотел заметить его проделок. Видя, что положение Александра не изменяется, что он ведет прежний образ жизни, не просит у него денег, он стал с ним ласков по-прежнему и слегка упрекал, что редко бывает у него.
— У меня
дядя был псовый охотник, — продолжала она. — Я с ним езживала — весною. Чудо! Вот и мы теперь с вами — по брызгам. А только я вижу: вы русский человек, а
хотите жениться на итальянке. Ну да это — ваша печаль. Это что? Опять канава? Гоп!
— Полноте, что за мелочи! — возразила она ему убеждающим и нежным тоном. — Кого и чего вы опасаетесь? Если не для
дяди, так для меня заедемте к нему, — я есть
хочу!
—
Дядя!.. Полагаю, что он не
захочет, чтобы меня посадили в тюрьму, или чтобы я пустил себе пулю в лоб? — отвечал Ченцов.
— Я давно вас,
дядя;
хотел спросить, действительно ли великий плут и шарлатан Калиостро [Калиостро Алессандро (настоящее имя Джузеппе Бальзамо, 1743—1795) — знаменитый авантюрист.] был из масонов?
— Нашел! — вскричал он вдруг и вскочил с места. —
Дядя Коршун! Нас с тобой князь от смерти спас — спасем и мы его; теперь наша очередь!
Хочешь идти со мной на трудное дело?
Лена вздрогнула. Дребезжащий,
хотя и высокомерный тон, каким была произнесена последняя фраза, не оставлял сомнения, кому принадлежал этот голос,
хотя она слышала его только раз, в Петербурге, незадолго до смерти
дяди.
— Бабушка и при жизни знала. Да что это,
дядя, за выражения у вас? вчера с гитарой меня по ярмаркам посылали, сегодня об скоморошничестве разговор завели? Слышите! я не
хочу, чтоб вы так говорили!
Иудушка не договорил. Вероятно, он
хотел сказать, что
дядя, по крайней мере, «удержит», но слово как-то не выговорилось.